Содержание
Мир постепенно переходит в психологическую стадию «торга» вокруг последствий пандемии коронавируса, готовясь встретить ее социально-экономические последствия и смягчить их негативное влияние. Что ждет нас после кризиса?
Значительное сокращение экономики во всех затронутых коронавирусом странах — следовательно, во всем мире — воспринимается как неизбежность. Вопрос «может ли эпидемия ускорить мировой экономический рост» звучит, мягко скажем, смело.
Уроки Эболы
В связи с текущей ситуацией любопытно посмотреть на экономические итоги предыдущей крупной эпидемии — вируса Эболы в 2014 году — для наиболее затронутых стран.
Заболеваемость была массовой (десятки тысяч случаев) в трех странах с очень хрупкой экономикой — Гвинее, Сьерра Леоне и Либерии. Последние две незадолго до эпидемии вышли из периода затяжных разрушительных гражданских войн, Гвинея в 2010 году перешла к демократии после первых в истории свободных президентских выборов. В разгар эпидемии в конце 2014-го международные наблюдатели были полностью согласны в том, что экономике трех стран, а также соседних Сенегала, Мали и Нигерии, где были единичные случаи заболеваний, будет нанесен ущерб, который удастся восполнить не ранее 2017 года.
Однако экономические последствия эпидемии для стран региона оказались крайне разными. Сьерра Леоне действительно испытала в 2015 году падение ВВП почти на 25% (в постоянных ценах) и замедление темпов роста, которое до сих пор не удалось преодолеть. В Либерии не было столь существенного падения, но началась фактически длительная стагнация, среднегодовые темпы роста в 2015—2018 годах составили около 0,5% (до эпидемии они были выше 5%). Однако экономика Гвинеи отреагировала кардинально иным образом: и без того вполне приличные темпы развития экономики резко ускорились: в период 2010—2014 годов они составляли около 3,8%, а в 2015—2018 годов взлетели до 6,7%. Похожее ускорение наблюдалось и в соседних Мали (с 2,3% до 4%) и Сенегале (с 3,1% до 5%).
Приведенные цифры показывают, что глубокая затяжная рецессия по итогам нынешней эпидемии — вовсе не приговор. Как минимум, отдельные страны вполне могут выйти из ситуации с экономическим выигрышем.
Чем он будет обусловлен? В чем была разница между Гвинеей и Сьерра-Леоне? Вывод сложно сделать, основываясь лишь на удаленном анализе. К сожалению, мировая исследовательская литература пока что не заметила феномена — в целом интерес к региону стремительно упал после 2015 года. Косвенную информацию может дать сравнение программ восстановления экономики, представленных тремя странами Всемирному банку в апреле 2015: гвинейский документ выделяется конкретностью экономических мероприятий, главной целью которых было заявлено развитие бизнес-среды.
Вполне вероятно, впрочем, что разницу в экономической траектории определил сложно измеряемый фактор психологической реакции общества. Хотя многие ученые на протяжении столетий (начиная с Адама Смита) старались изгнать психологию из экономического анализа, большинство известных случаев резкого подъема экономики так или иначе совпадало с волной национального энтузиазма, например, после окончания больших войн (яркий пример — Иран после 1988 года) или перехода к демократии (Чили с конца 1980-х).
Окончание эпидемии вполне может стать событием, запускающим сопоставимую волну энтузиазма: момент, когда опостылевший карантин будет официально снят, имеет все шансы стать национальным праздником.
Триумф цифровой экономики
Сказанное не значит, что мир выйдет из эпидемии без изменений. Всемирные катаклизмы обычно дооформляют давно складывавшиеся тренды, превращая их в необратимые сдвиги. Нынешняя эпидемия, вероятно, будет означать окончательный триумф цифровой экономики. Разумеется, большая часть мира останется в физической форме — люди будут есть, одеваться, перемещаться на автомобилях и самолетах, то есть еще достаточно долго будут заправляться бензином и так далее. Однако соотношение между цифровым и физическим в нашей картине мира изменится кардинальным образом.
Раньше «цифра» была частью целого, быстро растущей и все более заметной, но строго ограниченной областью. Теперь мир станет по умолчанию цифровым, физическое превратится в его часть, очень большую, очень важную, но часть.
Эта трансформация будет иметь гораздо более широкие последствия, чем просто развитие онлайн каналов продаж для конечных потребителей и индустриальных клиентов. В выходящей из печати книге «От носорога к единорогу» мы с Виктором Орловским исследуем ее последствия для корпораций — доминирующей формы организации бизнеса XX века. Корпорации возникли в момент, когда индустриальная эпоха входила в период расцвета, требуя создания все более дорогостоящих производственных активов: железных дорог, заводов, электростанций и электросетей и т.д. Эта организационная форма выдвинулась вперед благодаря своей способности собирать огромные по тем временам инвестиции и затем дисциплинированно реализовывать сложные проекты строительства — с последующим извлечением прибыли на рынках с ограниченной, в силу высоких входных барьеров, конкуренцией. Дисциплина и контроль в корпоративном мире были заимствованы из военной организации. Ахиллесовой пятой были желание и способность меняться: изменения противоречили фундаментальной экономической логике извлечения максимальной ренты из когда-то созданного актива.
Сто с лишним лет спустя производственных активов стало слишком много, их создание из сложной смеси науки, искусства и отваги превратилось в рутинное ремесло. Производство стало самым конкурентным сегментом экономики, о чем говорит знаменитая кривая в виде «улыбки»: основная добавленная стоимость создается при разработке продукта и его маркетинге. В этом мире востребованы совершенно другие управленческие модели. Армейские иерархичность, дисциплина и контроль оказываются главным управленческим недостатком.
В новом мире источником ренты становятся не активы, а решения, настолько смелые и неожиданные, что конкурентам какое-то время просто не приходит в голову их копировать.
Например, выпускать электромобили класса «люкс» или повторно использовать стартовые ступени ракет. Срок этой ренты довольно короток — отрезок времени, в течение которого идея проходит путь от безумной до очевидной. Чтобы оставаться в выигрышной конкурентной позиции, компаниям необходимо постоянно меняться. От всего, что тормозит изменения, необходимо безжалостно избавляться.
Еще в 1984 году Джон Нейсбит предсказал, что мир перейдет от иерархических структур управления к сетевым, вряд ли понимая под сетями хоть что-то похожее на нынешние цифровые сети. Какое-то время переход сдерживался именно отсутствием инструментария — достаточно объемных, дешевых, надежных и повсеместных каналов объединения людей. На рубеже 2010-х, когда эти каналы появились, долго держался психологический барьер — ощущение, что для эффективной работы сотрудников необходимо «контролировать». Сила этого барьера наглядно проявилась и сейчас: мы видим взрывной рост контента «как контролировать работу на удаленке». Этот барьер, вероятно, рухнет по итогам нынешней эпидемии, когда выяснится, что в сетевых организациях важен не контроль, а итоговая эффективность.
Удаленка как норма жизни
Повсеместный переход к сетевой организации управления, конечно, оставит целый класс проигравших, и как точно подметил в недавней колонке на РБК ректор НИУ ВШЭ Ярослав Кузьминов, вероятнее всего выяснится, что большая часть «офисного планктона» в новой экономике совершенно не востребована. Эта проблема может стать серьезным вызовом для стран со средним уровнем дохода, где, с одной стороны, средний управленческий персонал составляет значительную часть занятых, а с другой, нет достаточных средств для перехода к распределительным системам вроде «гарантированного дохода».
В случае быстрого развития этого сценария Россия в зоне риска. «Травма меняет тех, кто был готов измениться до травмы» — говорил доктор Хаус, персонаж популярного сериала на медицинскую тему. Готовность к изменениям у нас, мягко скажем, невелика: последние два десятилетия общество все больше сплачивалось вокруг идеи «стабильности».
Заметной точкой зрения, к слову, является отрицание самой идеи «цифровой экономики» как попытки навязать внешнюю, неэффективную для страны повестку. Социологические опросы, которые показывают растущую ностальгию по мифическому «золотому веку» времен позднего СССР, говорят о пробеле в конструировании образа будущего в общественном сознании. В экономическом мышлении все больше доминируют идеи возврата к централизованному управлению, государству, как особому актору, монополизирующему повестку развития, созданию «Госплана 2.0».
Прочно вошедшее в бытовое сознание разделение «экономики» и «бизнеса», ощущение экономической малозначительности частной инициативы, на практике оборачивается, скажем, рекордно низкими в мировом масштабе показателями малого и среднего бизнеса (около 20% в ВВП, около 25% в занятости). В стране просто нет критической массы людей, обладающих навыками и компетенциями сетевого, неиерархического управления. Это грозит дальнейшим ухудшением конкурентной позиции на глобальных рынках продуктов и услуг с высокой добавленной стоимостью, фиксирующим общеизвестные структурные дисбалансы в экономике — например, зависимость от сырьевой ренты.
Прогноз: чтобы воспользоваться потенциальными возможностями «пост-эпидемического рывка» в экономике необходимо добиться общественного энтузиазма, основанного на разделении повестки развития в современном мире с его постоянными изменениями. Необходимо решительно отказаться от мечты о возврате к некоей экономической стабильности индустриальной эпохи, обеспеченной централизацией управления и исполнительской дисциплиной, принять неизбежность эффективности новых управленческих моделей и создать институциональную среду для их развития. Сложность задачи заключается, среди прочего, в том, что она предоставляет очень ограниченную область действия для государства: создание благоприятной среды для бизнеса. Именно крупным и по-настоящему частным акторам предстоит стать локомотивами экономического роста в ближайшие десятилетия.
Автор: В. Коровкин
Источник: материалы сайта rbc.ru
